новости
9 июля 2014 13:33
О пользе истории
Мы легко и просто объясняем порой самые сложные явления в обществе. Мы клеим ярлыки на понятия, руководствуясь собственным опытом, и интерпретируем события с позиции личных наблюдений. При этом мы часто киваем на историю: чего, дескать, ждать от государства, которое дольше других было погружено в крепостничество.
Мы говорим: «Мы — рабы, и нам нужен царь». Или так: «Это особый путь развития России». И еще: «Во всем виноваты татаро-монголы». Высшим пилотажем объяснений сегодняшней ситуации могут стать необыкновенная духовность, присущая исключительно нам, русским.
Тем временем именно история способна помочь объяснить нам то, что сегодня происходит с нашим обществом. Более того, знание российской истории способно предупредить ошибки и уберечь от проблем. Но для начала хорошо бы точно знать истинные причины, по которым происходили те или иные события. Не констатировать факты: да, самодержавие, да, крепостничество, а понимать, почему России так нужна была власть царя и жесткая привязка крестьян к земле.
— Все сегодня готовы говорить об истории, но большинство рано или поздно упирается в стену непонимания. И начинаются интерпретации, порой спонтанные, — говорит Елена Марасинова. — Но, например, самодержавие и крепостничество в России — это не результат монгольского ига или особого пути. На каждое явление есть целый ряд экономических, геополитических и даже климатических причин.
О российском драматизме
Елена Марасинова — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, преподаватель МГУ, автор монографий и статей по русской литературе и истории. Она родилась в Рыбинске, живет в Москве, стажировалась и преподавала в университетах США, Германии, Франции. Еще она — дочь Людмилы Михайловны Марасиновой, человека, с чьим именем связано культурно-историческое наследие Рыбинска.
— Елена Нигметовна, может, нам действительно судьбой определено быть рабами?
— Безусловно, крепостничество порождает определенный тип личности, но не наоборот. И не было у Романовых генетического дефекта, ведущего к самодержавию. Мы сравниваем себя с Европой, не учитывая простой фактор — климатические различия. Наши земли неплодородны, у нас полгода лежит снег. А мы с завистью восхищаемся хорошими дорогами во Франции. Но позвольте, сколько стоит воспроизводство жизни в России и в любой европейской стране? Сравнение далеко не в нашу пользу.
— Климат? Только поэтому мы живем хуже?
— Климат, экономика, геополитика. Не было ничьей злой воли, что в России установилось самодержавие. Управлять такой тяжелой во всех отношениях страной можно было только при сильной централизованной власти. Скажем, в Германии один крестьянин мог содержать сто прусских солдат, потому что погодные условия позволяли ему работать 11 месяцев в году. В России же сельское хозяйство гораздо сложнее, полгода — предельный срок, в течение которого можно работать. Хуже плодородность, меньше урожайность. И русский крестьянин мог содержать лишь десяток солдат, не более. Отсюда необходимость прикрепления крестьян к земле. Иначе крестьяне просто ушли бы в районы, более пригодные для сельского хозяйства. Что, собственно, и случилось в шестидесятых-семидесятых годах прошлого века. Именно тогда, после реформы Косыгина, в России, по сути, перестало существовать крепостничество. Крестьянам выдали паспорта, и они очень быстро начали уезжать из деревень. И мы практически потеряли сельское хозяйство.
— Но ведь нельзя насильно заставлять человека жить и работать не там, где он хочет, а там, где он нужен государству.
— Нельзя. Но в 18 веке для того чтобы Россия могла считать себя сильным государством, 95 процентов населения должны были работать на земле. Слой интеллигенции был очень тонким. И вот эта интеллектуальная элита страны вдруг осознает, что — о, Боже! — у нас крепостничество! У нас самодержавие! В результате доблесть русской интеллигенции — противопоставить себя власти, встать в духовную, а иногда и в политическую оппозицию. У нас в 17-18 веках существовали черты так называемого азиатского способа производства, для которого характерна большая экономическая роль государства. В то же время у элиты складывается европейское сознание. В этом главное русское противоречие, драматический конфликт нашей истории. Его нужно осознать и самой интеллигенции, и власти.
О роли личности
— Конфликт власти и интеллигенции особенно ярок, когда появляется сильная личность. Она будоражит общественность, несет на себе социальную нагрузку, выполняет роль центра притяжения. Такой была ваша мама, Людмила Михайловна Марасинова.
— Мне кажется, что в России роль личности чрезвычайна. Может, потому что у нас не так налажены социальные механизмы, не так хорошо действует закон. В США во главе целого штата Калифорния можно поставить актера-культуриста, и Калифорния этого не заметит. Она как жила до Шварценеггера, так живет и после него. А у нас роль отдельного человека может быть громадна. Личность может поднять дело, а может его разрушить. Поэтому у нас так ценятся авторские проекты. В Мышкине есть авторский проект Владимира Гречухина, на идеях которого развивается город. Для мамы авторским проектом был исторический Рыбинск — 16 хорошо сохранившихся купеческих кварталов.
— Но, увы, отношение к ним сегодня Людмила Михайловна бы не одобрила.
— Да, когда я хожу по центру Рыбинска, то думаю: хорошо, что мама этого не видит. В авторских проектах очень сложно найти преемника. Все держится на конкретном человеке. Уходит человек — и проект затухает. Но в каком-то другом месте вдруг начнет бить родник идей.
— Вы можете назвать примеры авторских проектов сегодняшнего Рыбинска?
— Киноклуб «Современник» Бориса Крейна. Это удивительный человек, русский интеллигент, умнейшая личность. Когда мне нужно понять какое-то политическое явление, дать нравственную оценку чьих-либо поступков, я спрашиваю у Крейна. При всех его талантах, знаниях, образованности он абсолютный бессребреник. Его забота, его просьбы к власти, которые некоторым кажутся навязчивыми, связаны с «Современником» и никогда — с личными желаниями.
— Да, такие люди многих раздражают, потому что не дают покоя, заставляют лишний раз думать, работать.
— Но именно эта настойчивость Бориса Крейна привела в наш город Тарковского, Иоселиани, Занусси, Арабова, Прошкина, Чернакову и многих других знаменитостей, о которых провинция может только мечтать. Кстати, Андрей Прошкин однажды мне сказал, что с некоторых пор на «Мосфильме» приглашение в рыбинский «Современник» считается почетным, отказ Крейну — дурным тоном, а выставление большого счета грозит потерей репутации.
— Кажется, что где-то в других местах рыбинские проекты ценятся больше, чем в родном городе.
— Они ценятся и в Рыбинске. Просто нельзя ждать поддержки абсолютно от всех. Есть определенный круг людей, для которых «Современник» — это образ жизни. Впрочем, в условиях, когда наш город не балуют ни гастроли качественных артистов, ни высокохудожественные выставки, «Современник» может стать окном в мир для всех.
— Много ли желающих воспользоваться этой возможностью?
— Уже только то, что возможность есть, громадная заслуга Крейна. И мама, когда болела, говорила нам: «Берегите Борю». Мы бережем.
— А Рыбинск бережет?
— В этом году «Современнику» исполняется 45 лет. Думаю, что инициатива о присвоении Борису Крейну звания «Почетный гражданин города Рыбинска» будет достойной оценкой его деятельности. Ходатайство об этом на имя и.о. главы подписали историк и киновед, член правления международного общества «Мемориал» Борис Беленкин, кинорежиссеры Андрей Прошкин и Юрий Норштейн, кинодраматург Юрий Арабов и многие другие деятели российской культуры.
О фатальном мышлении
— Авторские проекты, построенные на энтузиазме конкретных людей, сколь бы значимы они ни были, не могут определить положение всего общества.
— С учетом большой роли личности в истории — могут. Причем влияние может быть как положительное, так и отрицательное. Например, при Лужкове в Москве были разрушены более тысячи памятников истории и культуры — невосполнимая потеря. Когда уничтожали палаты 17 века, люди бросались под экскаватор, но доказать необходимость сохранения уникальных зданий не смогли.
— В Рыбинске тоже когда-то бросались под экскаватор. А сегодня и экскаватора не надо, памятники рушатся сами. Что это — равнодушие?
— Охрана исторического наследия всегда была трудным делом. Я помню, как билась мама за спасение рыбинского костела — единственного на Верхней Волге. Костел стоит, а кирху спасти не удалось. И это не равнодушие, а некая внутренняя цензура, присущая русским людям. Мы почему-то считаем, что мы бессильны что-либо изменить, повлиять на ход событий. Это иллюзия.
— Но не только общество должно искать диалог с властью, но и власть с обществом.
— Власть должна действовать прагматично. Что, например, заставляло Екатерину Великую быть толерантной к религиям? Необходимость удержать контроль над многонациональным государством. Во время путешествия по Волге она смиренно молилась в церквях Рыбной слободы. Добравшись до Казани, она произносила речи на арабском языке в исламской мечети. У нее даже мысли не было обратить в христианскую веру Крым. Веротерпимость Екатерины — это не столько признак ее просвещенного мышления, а суровый прагматизм, необходимость удержаться на престоле.
— Вам не кажется, что сегодня мы теряем толерантность?
— Это колоссальная ошибка, выдвигать идеи исключительного православия в многонациональном государстве. Увы, история не всегда учит.
Пружина чести
— Что, с точки зрения истории, сегодня было бы рациональным?
— Для начала было бы неплохо осознать, что Россия — не самая богатая страна. Да, у нас много нефти и газа, но их добыча и транспортировка крайне затратны. Себестоимость нашей нефти в десятки раз выше, чем в Саудовской Аравии.
— Разве осознание своей бедности может помочь на пути к благосостоянию?
— Если ты опираешься на неверные тезисы, ты никогда не достигнешь цели. Пример — состояние сельского хозяйства, которое в России дотационное, поскольку значительная территория европейской части страны находится в зоне рискового земледелия.
— Наш удел — аграрная страна?
— Нет, конечно, но усилий по воспроизводству жизни в России приходится прикладывать гораздо больше, чем в благополучных странах Европы. Вспомните: 95 процентов населения нашей страны в 18-19 веках занимались сельским хозяйством, в то время как Европа уже развивала промышленность.
— Какова же тогда роль «очень тонкой прослойки интеллектуалов»?
— «Пружина чести — наш кумир», — писал Пушкин. Со времен Ивана Третьего в России воспитывался престиж служения Отечеству. Екатерина Великая поддерживала привилегированный слой дворянства, но дворянство обязано было не за страх, а за совесть служить Отечеству. Конечно, нельзя позволять интеллектуальной элите страны уходить в подполье, надо дать ей то, что любила Екатерина, — дозволенную оппозиционность.
— Очевидно, интеллигенция тоже должна реагировать на власть не столь агрессивно.
— Приведу собственные наблюдения. Болотная собрала в свое время десятки тысяч недовольных, среди которых большинство — представители интеллектуальной элиты. А когда в Москве сносили памятники истории, на улицы выходили единицы.
— Проблема — в изменившихся ценностях?
— Скорее, в отсутствии престижа. Почему не выступают за сохранность памятников? Потому что не престижно. Интеллектуалом быть не престижно. А что престижно? Дорогая машина, большой заработок, учеба детей за границей.
В обществе есть три ценности: власть, деньги и информация. Информацию, образование нельзя отбросить. С интеллектуальной элитой не стоит ссориться. Надо заставить ее служить Отечеству. Русская история показывает, что это реально. У Екатерины это получалось. При желании может получиться и у нынешней власти.
