Темы 31 августа 2011 11:59

Любовь-морковь и фунт изюма

Премьера нового театрального сезона «Старая зайчиха», как и положено пьесе Николая Коляды, рассказывает о самом абсурдном и самом главном чувстве в нашей жизни

Режиссер в заячьей шкуре

18 августа. На сцене Рыбинского драматического театра царит вопиющий минимализм: железная кровать, стол, две белые двери — все порядком обшарпано. Тот самый минимализм, что приводит в восторг театральные бухгалтерии и зрителя, вслед за Станиславским клеймящего обилие декораций как спасение для посредственностей. И вот на фоне этой бесцветной бытовухи вдруг появляется… канареечно-желтый Заяц! «Вдруг» — еще и потому, что в текстовом материале пьесы живности такой не предусмотрено, — вот вам и первый сюрприз от режиссера Антона Неробова (кстати, на премьере он сам влез в шкуру ушастого «самозванца» — в прямом смысле слова). Зал пока не догадывается, что к финалу спектакля таких изюминок наберется на добрый фунт. На одной из дверей Заяц старательно выводит зайчиху, в ее чертах — бурлескный намек на греческую Венеру. Незатейливая клоунада задает координаты действию, определяя тему и ракурс: любовь и ирония.

Прошлое с чулком на голове

Итак, история начинается на краю света — в далеком-предалеком северном городе, в задрипанном гостиничном номере, отмеченном числом 66 и таким же «нехорошим» телефоном 666-666, так что символика «рубежности» места действия явно выходит за пределы дорожного атласа. Динамики рвут мелодии и ритмы зарубежной эстрады. В негритянском парике и шальном пончо всех цветов радуги Она: немолодая и не очень хорошая, но столичная актриса (роль Людмилы Храновской), приехала в эту тьму-таракань, чтобы изображать иностранную звезду. К ней в номер врывается непонятный бандитский тип с чулком на голове, который потом оказывается ее давней и вроде бы забытой любовью. Так встречаются два одиночества.

В «госте из прошлого» театралы к удивлению своему узнают молодого актера Владимира Калюкина — а ведь этот персонаж старше его лет на двадцать как минимум. Однако пропасть словно сжимается с первыми хриплыми: «Поцелуй меня с разбегу, я за деревом стою». К слову, сыгранный актерский дуэт, когда актеры «прорастают» друг в друге своими интонациями, настроениями, — одна из главных удач спектакля.
Сюжет вполне бы мог уместиться в формулу анекдота, розыгрыша со скользким «мыльным» следом, если бы не шесть букв на афише — КОЛЯДА.

Уральский самородок, он создал свой театр, свою школу драматургии, свою философию искусства, свой язык, наконец. Антон Неробов называет «Старую зайчиху» трагифарсом, а свою постановку — актерским и режиссерским экспериментом. Поэтому — при всем почтении к живому классику — раскроил пьесу ножницами постмодерна и пришил на свое усмотрение новые сцены, монологи, мотивы, героев. И все с одной-единственной целью — «выразить то, что в жизни мы не умеем и не осмеливаемся сказать друг другу.

Не осмеливаемся прийти к любимому человеку и произнести такое простое слово «Прости». Мы ищем себе оправдания, скрываемся за шелухой пустых слов, пытаясь докопаться до истины. Но истина не помещается в слова… Она идет от сердца к сердцу», — размышляет режиссер.

«Суперстар» на пороге

И Он, и Она — оба неприкаянные, заблудились в жизни, не нашли себя и в искусстве. Как водится, о смысле прожитой в пустоте и заячьем страхе жизни герои начинают задумываться лишь в ожидании ее конца. «Что от меня останется? Ничего. Никого не успокоил, никому добра не сделал. Помру — как одуванчик у дороги.

Взял поцвел, наелся пыли дорожной и умер. Вот и я. Если бы с начала. Если бы…», — с тоской замечает герой Володи Калюкина Мишка-Минтай после неоднократных заявлений, что скоро умрет. В его жестах и фразах полно нетерпения. он не может дожидаться, пока повернется скрипучее колесо судьбы, и совершает, возможно, первый и единственный в жизни поступок, чтобы посмотреть в глаза бывшей жене.

Он возвращается к ней, как на место преступления (в начале он и предстает бандитом с чулком на голове) — убил, загубил любовь да и жизнь свою и своей Таньки. Неслучайно после юродства, череды затверженных полублатных шуток-прибауток, всех этих «сися, потрясися» режиссер награждает его высоким шекспировским слогом. И «мрачина» в драном пальто взрывается финальным монологом Отелло — о том, что «любил без меры и благоразумья», но «как дикарь, который поднял собственной рукою и выбросил жемчужину ценней, чем край его».

В жалком, фарсовом облике несостоявшейся актрисы тоже немало горечи. Сначала она со смехотворной гордостью рассказывает, как тамадой на свадьбах желает молодым «санного пути», но тут же бросает: «Я выбрала свой путь и иду по нему» — явная аналогия с новозаветным крестом, который нужно нести. К слову, мотив «порога» у Неробова обозначен на контрасте — клоунские диалоги обрываются кульминационной «пляской смерти»: вместо черного диско — девушки в белых саванах на фоне дыма и горящего креста. Прямо как в рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда», он тоже, помнится, устал от своей ноши.

Старая душевная привязанность озаряет потемки призрачного существования: после скандала и взаимных упреков герои сидят на самом краешке сцены, обнявшись. Простили друг друга, легковесная жизнь наполнилась смыслом. Огромную морковку, зримую метафору любви, им вручает возвращающийся из-за кулис Заяц.