Темы 20 июня 2012 16:21

Он три державы покорил

О встречах с рыбинским ветераном Николаем Тузовым рассказывает Евгений Гусев, член Союза писателей России.

Разбирая архив, в папке «Фронтовики» обнаружил рукописный материал «Танкист Тузов Н. М., Рыбинск».

До мельчайших подробностей помню нашу первую встречу 8-летней давности. Шёл тогда — «Приходи в гости, поговорим!» — к 80-летнему ветерану Великой Отечественной войны, преодолевая чувство неловкости, поскольку знал о недавно перенесённой им сложной хирургической операции. Но доброжелательность и приветливость, с которыми был встречен, вмиг развеяли все сомнения.

На вопрос о здоровье Николай Михайлович бодро ответил, как отрапортовал:

— Здоровье в порядке, спасибо зарядке!

И действительно, глядя на этого энергичного, по-юношески стройного и подтянутого человека, язык не поворачивается говорить о возрасте, тем более о болезнях.

— Его отец, — говорит супруга Софья Васильевна, — до 93 лет дожил. А ведь тоже всю войну прошёл. Так что порода у них крепкая!

— Ни разу от них не слышала каких-то жалоб или недовольства, — присоединяется к разговору дочь, ласково глядя на родителей. — Оптимисты неисправимые!

На просьбу рассказать о жизни Николай Михайлович раздумчиво ответил:

— А чего о ней рассказывать? Жизнь как жизнь. Как у всех. Ведь наш двадцать четвёртый год почти полностью повыбило на войне. Ну а кто уцелел… Живём, в общем. Тяжеловато, конечно, бывает. Так ведь и всем нелегко. Главное, что в войне победили.

Хотя сейчас говорунов всяких, оборотней разных появилось немало. И откуда только берутся, где раньше скрывались, чего выжидали? Вот эти — враги народа настоящие! Пакостят, врут, памятники оскверняют, нас, ветеранов войны, за людей не считают…

Вздохнул, с грустной улыбкой добавил:

— А вот новым русским стать уже не успею. Да и не хочу. Неужели для них страну защищали?.. Беда!

Помолчали.

— Николай Михайлович, вы бы о войне что-нибудь рассказали, — перевожу разговор в нужное мне русло.

— О войне-то? — ветеран осторожно, как иконку, достаёт из коробки с документами какой-то предмет. — Вот она здесь вся, от начала до конца.

На ладони — маленькая, чуть больше спичечного коробка записная книжечка в синем клеёнчатом переплёте. Причём столь мала и миниатюрна, что слова хозяина о «всей войне» показались шуткой.

— Неужели с войны храните?

— С неё. Всё самое важное сюда записывал… Интересная книжечка! — Николай Михайлович хитро улыбается, затем серьёзно говорит: — А главное — честная! Никакого вранья, всё как есть!

С волнением беру в руки «книжечку». Мелкие, но хорошо читаемые строки. Поражает почерк — ровный, красивый, можно сказать, каллиграфический. Первая запись: «12 августа 1942 года призван в Красную Армию».

— А что до этого было? — спрашиваю, переворачивая странички, исписанные где карандашом, где чернилами, но везде — аккуратно и чётко.

Хозяин вновь улыбается:

— А до этого родился в деревне Ромашково под Рыбинском. Кстати, генерал армии Батов Павел Иванович — мой земляк: деревни рядом, он из Филисова… После семилетки пошёл на авиационный завод, который тогда был имени Павлова. В сорок первом завод эвакуировали, а меня — на рытьё противотанковых рвов под Рыбинск. Ну а в августе сорок второго оказался в городе Кстове Горьковской области, где формировалась особая миномётная бригада.

Про «катюши»-то слыхал? Вот они самые и есть… Но вскоре направили в Москву в танковую школу, на радиста учили. Видишь — дата: «24 июня 1943 года, Кубинка. 10-й добровольческий танковый уральский корпус, 91-я бригада». Вот в этой бригаде я и получил своё боевое крещение под городом Козельском. Это недалеко от Москвы. Потрепали нас тогда страшно. Никогда не думал, что танки могут гореть, как спички. Народу поубивало…

Опустил голову. Достал пачку папирос, повертел в руках, отложил.

— После формирования под Брянском попал в 4-ю танковую армию, которой командовал Лелюшенко Дмитрий Данилович, Герой Советского Союза ещё с 1940 года. Уважали командарма, знали его отношение к простому солдату. Вот уж здесь досталось. Бросали везде, где требовался прорыв. Освобождали Киев, Новгород, Волынск, Шепетовку.

Под Каменец-Подольском одиннадцать суток дрались в окружении. Приходилось и стрелком-радистом быть, и заряжающим, и наводчиком. Целый танковый полк потеряли, чтобы взять этот город. Танки сожгут, так мы винтовки в руки — и с пехотой вперёд.

Вновь потянулся к папиросам, вновь отложил.

— А вот читай дальше: «Львов, Перемышль, Ланцут, Жешуф». Это мы уже границу с Польшей перешли. Такие бои были, что до сих пор вспомнить страшно. Но до самой Германии — бог миловал: ни одной царапины. Сейчас даже трудно в это поверить.

А вот под Штейнау — осколок в правую руку. Положили в госпиталь, да быстро убежал оттуда обратно в часть. Война-то к концу шла, какие тут госпитали!.. Вену освобождали, Брно. В общем, всю войну танкистом прошёл. Эх, хороша была «тридцатьчетвёрка», особенно когда пушку мощную поставили!

Извинившись, вошла хозяйка с двумя чашками чая. Тепло посмотрев на жену, Николай Михайлович продолжал:

— А ведь я чуть с отцом на войне-то не встретился. Когда из-под Брянска маршем двигались, автоматчик с брони, земляк наш, увидел батьку моего и кричит: «Здорово, Мишуха!». Тот только рукой махнул: здорово, мол. А я в танке был, не видел. А в Польше друга детства встретил, тоже — случай… Но чаще бои вспоминаются.

До сих пор во сне вижу, как Нейштадт на рассвете брали. Сшибли их с укрепрайона и по полю гоним… Танки в крови все были, аж до башни… А при форсировании Одера пробка на переправе образовалась. И тут — мессеры! Если может быть ад на земле, вот он такой и есть… А в городах фаустники нам очень сильно вредили.

Помолчав с минуту, грустно сказал:

— Скажи мне кто-нибудь до войны, что испытать придётся, что видел собственными глазами, ни за что бы не поверил. Но пришлось повидать такое, что их, фашистов, за людей принимать отказывались. А вот мирных жителей было жалко, очень жалко. Особенно ребятишек. Подкармливали. Так в голове и сидит их «Данке шён».

Снова замолчал. Взял из моих рук записную книжечку, перевернул страницу:

— В самом конце войны, когда уже на Берлин шли, из Чехословакии поступила радиограмма о помощи. Пришлось повернуть на Прагу. Ну об этом кино есть.

А воевать закончил только к двадцатому мая: ликвидировали группировку генерала то ли Вернера, то ли Шернера, которая пробивалась к американцам. Союзникам сдаться спешили, сволочи. Да ещё власовцы куролесили. В общем, приказ о демобилизации получил только в феврале сорок седьмого. Вот и считай…

Просветлев лицом, сказал:

— Как сейчас помню, двадцатого марта поездом прибыл в Щербаков. Так тогда Рыбинск называли. А вечером следующего дня, четверг это был, встречала меня мать в родном Ромашкове. И отец уже был дома, в сорок пятом с войны пришёл…

Вновь покосившись на пачку папирос, сказал с улыбкой:

— Между прочим, всю войну не курил. А вернулся домой — память замучила. Вроде покуришь — и легче. Глупость, конечно. Но теперь — брошу. Пожить хочется, посмотреть, чем всё это кончится…

После войны старшина Тузов Николай Михайлович более двадцати лет прослужил в пожарной охране, и к его ордену Красной Звезды, медалям «За отвагу», «За освобождение Праги», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией» прибавились «За безупречную службу в органах внутренних дел» трёх степеней…

Набираю номер сохранившегося домашнего телефона в Рыбинске. Голос ветерана как будто не изменился. И всё то же лаконичное: «Приходи в гости, поговорим!».

— Хорошие новости — сам видишь, — вон они бегают: Настёнке уже шесть, а Вике третий пошёл. Викторией назвали. Победа, значит. Это мне внук Артём с Галей подарили. Ванюшка ещё есть. С ними повадней, да и легче, как будто. Сыновья Володя с Николаем навещают. Но из дому без палочки теперь уже не выхожу. Да и выходить-то стало невесело. Суеты много вокруг, все чем-то заняты, торопятся, спешат куда-то.

Говорю, что у молодых свои заботы, своя жизнь. Неуверенно кивает головой:

— Оно — конечно. Но живут, словно через силу, отчаянно как-то, с хулиганством, с надрывом. Не все, понятно. Моя-то молодость на войну пришлась. Сколько лет прошло, но и сейчас помню, что жить было интересно. В жизнь, в страну свою верили. В победу верили, даже не сомневались. Дух был в народе, стремление, цель. Врага ненавидели люто, старались хорошо воевать.

Конечно, не без политруков, но в комсомол шли добровольно, иначе стыдно было. По возрасту в партию не брали, но в конце войны дважды заявление писал. Много видел хороших людей, особенно командиров — честных, умных, смелых. Нас, солдат, берегли, заботились.

Были, конечно, и бестолковые, которые и на верную смерть посылали, лишь бы отличиться. Но эти долго не задерживались, над ними ведь тоже не дураки стояли. А сейчас что ни фильм по телевизору, то дурь какая-то, враньё. Зачем? Обидно.

Напоминаю предыдущую нашу встречу. Оживляется, но через минуту грустнеет:

— Тогда жена с дочкой живы были. Ушли одна за другой в 2009 году: дочка в апреле, а через две недели — Софья Васильевна… Зато вон какие красавицы со мной, не нарадуюсь! Вот и будем жить!..

12 декабря нынешнего года Николаю Михайловичу Тузову исполнится 88 лет.

Живите долго, защитник Родины!

Евгений ГУСЕВ, член Союза писателей России