новости
8 мая 2014 10:26
В жизнь до одури влюбленный, переживший сто смертей
Жил да был человек маленький… Когда в семнадцать лет он пришел с повесткой в Дмитровский военкомат, ростомер на медкомиссии «насчитал» всего полтора мальчишеских метра. В его без малого девяти десятках лет судьба отмерила два года фронтовых дорог в Польше, Германии, Чехословакии, которые прошел он боевым танкистом на «тридцатьчетверке». Еще пять лет военной службы в Европе. И еще почти четыре десятка — работы в оборонной промышленности Рыбинска, который стал для него второй родиной. Среди его военных фотографий хранится документ, согласно которому с 1947 года Виктор Павлович Салтыков значится почетным гражданином города Праги — его танк первым ворвался в чешскую столицу, когда 91-я танковая бригада была брошена на помощь пражскому восстанию.
Война у самого порога
Все его детство прошло в подмосковном Дмитрове. Отец работал на заводе на станке, мама — на перчаточной фабрике. Жили бедно, все каникулы дети проводили у бабушки в деревне, где Виктор, старший из детей, работал на огороде и в колхозе, вместе с сельскими пацанами возил на лошади сено, снопы, навоз на поля. Помнит, как за трудодни, заработанные с братом, привезли они однажды целый воз зерна, картошки и овощей.
Под их окнами с лопатами на плечах меряли шагами булыжную мостовую заключенные Дмитровлага, которых конвоировали на рытье канала от Москвы-реки до Волги. Канал десятиметровой глубины они строили вручную. Видели мальчишки и подводы с мертвыми телами заключенных, набросанными друг на друга — их хоронили в братских могилах за городом…
Виктор окончил девятый класс, когда пришло известие о войне. Комсомольцев-старшеклассников отправили под Смоленск на строительство противотанковых сооружений. Мальчишки срывали крутой берег Днепра, делая его еще круче, а потом строили противотанковые рвы и траншеи. Жили в деревне, в сенных сараях у местных жителей. Никакой полевой кухни — перебивались тем, чем подкармливали селяне. Очень скоро в небе над ними закружили немецкие самолеты, не раз оказывались ребята под бомбежками, двоих школьников убило осколками. Вместе с нашими отступающими частями отправились мальчишки обратно в Москву — пешком, почти четыреста километров. Вшивые и голодные. «Да и солдат никто не кормил», — вспоминает ветеран.
В десятый класс он уже не пошел — в школе развернули военный госпиталь, отец устроил старшего сына на механический завод модельщиком литейных форм. Работали по 12-14 часов в сутки, спали прямо в цеху, ели кашу с селедкой да пайку хлеба. Домой помыться отпускали раз в 10 суток.
Отца перевели на московский завод, который выпускал «Катюши». Виктор не раз ездил туда, жили в клубе, дежурили на крышах во время воздушных налетов, сбрасывая вниз немецкие зажигательные бомбы. Весной 41-го и 42-го, когда свои запасы уже кончались, дети собирали в полях мороженую картошку, из которой мама пекла лепешки.
Когда в 41-м немцы подошли к Москве, наши части оставили Дмитров. Бои шли на той стороне канала, но взять город фашисты не смогли — уже были взорваны все мосты через канал, из него спустили воду, превратив в неприступный противотанковый ров. Хотя немецкая разведка нередко наведывалась на дмитровские улицы, разгуливая довольно свободно. Однажды мальчишки едва унесли ноги от немецких автоматных очередей. Был случай, когда немцы приехали на советской машине в местную пекарню.
С ними были оборотни из русских, которые по документам вывезли весь свежеиспеченный хлеб, которым Дмитров обеспечивал близлежащие воинские части. Когда пекари спохватились, машина была уже на мосту.
Спасаясь от бомбежек, мама вместе с младшими детьми уехала в деревню, а Виктор с братом остались дома. Помнит, как покидал город находившийся на станции бронепоезд, и они с друзьями тащили к нему по снегу снаряды. А потом немцы разбомбили вокзал и составы, переполненные людьми, уезжающими от войны. «Я первый раз в жизни увидел, как кровь не струйками — ручьями вытекала из разрушенного вокзала…» — ком застревает в горле старого солдата.
В декабре 41-го началось наступление советских войск под Москвой, и снова мальчишки пригодились — вывозили на санках раненых с поля боя в полевой госпиталь, который базировался в школе.
Прости, пехота…
Ему было 17, когда пришла повестка: 4 февраля 43-го года явиться в военкомат. Глядя на худенького мальчишку в полтора метра ростом, пожилая медсестра заплакала — куда ж вас, таких… «А мы обижались — воевать!» — вспоминает Виктор Павлович. Команда — по вагонам! Долго тряслись по железной дороге куда-то в глубь страны, пропуская встречные эшелоны с воинскими частями и вооружением. Вышли на станции где-то в Марийской республике. Новобранцев определили в распоряжение батальона автоматчиков. Обмундирование дали явно не по размеру, но ушивать запретили, обещая, что скоро на армейских харчах молодежь прибавит в теле.
А что, и вырос — на целую голову, силы набрал в марш-бросках с тяжелым ППШ. Но автоматчиком все же не стал — толкового парнишку отобрали вскоре в Свердловскую танковую школу, что была на берегу озера Шарташ. Сначала учился на радиста, но снова приказ — быть Салтыкову механиком-водителем танка. Вот здесь парнишка понял, что родился танкистом — непростой была учеба, но он успешно освоил первоклассное вождение боевой машины, которую знал как свои пять пальцев.
Осенью 1943-го выпускник танковой школы механик-водитель старшина Салтыков поступает в распоряжение 91-й танковой Фастовской ордена Ленина Краснознамённой орденов Суворова и Богдана Хмельницкого бригады под командованием полковника Якубовского. Это была Третья танковая армия (командующий генерал-полковник Рыбалко) в составе Первого Украинского фронта (командующий маршал Конев).
Самый первый бой Виктора Салтыкова был на границе с Польшей и напрочь разворотил мальчишескую душу. На штурм немецких траншей тогда бросили пехоту, до вражьих траншей метров триста. Но немцы накрыли атаку массированным пулеметно-автоматным огнем. Когда подошли наши танки, взору открылась жуткая картина — развороченное поле сплошь устлано телами убитых и тяжелораненых. По связи — приказ: вперед, в атаку, прорвать оборону противника! И танки ринулись по полю, наматывая на гусеницы человеческое мясо и красноармейские шинели… Приказ был выполнен.
«Объехать? Под таким огнем можно было двигаться только вперед лобовой броней, повернуться боком — верная смерть, получишь снаряд в борта, под которыми 600 литров горючего. Есть несколько секунд, чтобы выбраться из горящего танка и остаться живым.
А если закинет горючку внутрь, весь экипаж сгорит заживо, — рассказывает солдат. — Да, совершенно неоправданные потери, начальство думало, что оборону прорвут одними людьми. Я сам не мог понять — как же так… Может, разведка подкачала, может, командиры… Кто же знает?»
Пока прорывались через Польшу к границам Германии, 91-я танковая бригада несла большие потери, через два-три месяца жестоких боев из 63 танков в строю оставалось меньше десятка. Продвигаясь на запад, вынуждены были уходить на переформирование. Укомплектовывалась — и снова в бой. «Полностью бригада никогда не была сформирована, машин 40-50 воевали… Не танков — людей не хватало. В нашем экипаже почти всегда было три человека вместо четырех-пяти. Командир машины, он же командир орудия, заряжающий и водитель-механик, он же радист.
Трижды горел в танке
Водитель-механик Салтыков знает, что такое гореть в танке. В Берлине, где шли самые тяжелые бои, трижды пришлось выскакивать из подбитой машины. За танками охотились фаустники, которые поджидали их на этажах и в подвалах разрушенных домов: «Быстро там не прорвешься в разбомбленном городе. А фаустник сидит и лупит, удар слышно, но он не сильный. Бьют по бортам, по топливу… Броню пробивает».
Дважды его танк подбивали. Оба раза повезло — без потерь успевал выбраться из горящего танка весь экипаж. А вот в третий раз — было это или 30 апреля, или 1 мая 45-го, — в центре города их «тридцатьчетверка» выскочила на перекресток, пытаясь пролететь его на всех парах, но не получилось. В трехстах метрах в него уже целился немецкий «фердинанд». «Смотрю, пушка закачалась, значит, наводит орудие, сейчас бабахнет. Мы тоже приготовились стрелять, но он успел раньше. 88-миллиметровый снаряд пробил броню насквозь. И снова живые выбрались…» — рассказывает танкист.
Покинув горящую машину, Виктор со всех ног побежал от танка к укрытию, но в его сторону выстрелил фаустник. Взрывной волной танкиста отбросило на кирпичную стену. Когда очнулся, пошевелил руками и ногами — жив! Вакансия в другом экипаже не заставила себя долго ждать, снова в бой, но целый месяц потом танкист ничего не слышал: «Да мы молодые были, чего там — 18-19 лет, нам все было нипочем! За два военных года ни разу не был ранен, только вот эта контузия. А сколько боевых товарищей потерял… С одного года из нашей школы взяли на фронт 11 человек, из двух десятых классов ребята. А вернулись домой только двое. Я вот живу, а он умер уже.
На окраине Берлина командир моей машины лейтенант Быков, мой друг, получил снайперскую пулю в висок, когда выскочил из танка, чтобы осмотреться на местности и выбрать лучшую позицию для машины. Я ему говорю: «Командир, не выходи, я сам поставлю машину». Но он не послушал. Кстати, он ведь учился в Рыбинской танковой школе, женился в Рыбинске».
Спрашиваю солдата: когда вошли в Берлин, не было желания отомстить, разнести все и всех в пух и прах? Нет, говорит, не было в солдатах уже зла: «Русский человек никогда не принесет вред детям, женщинам и старикам. Мы подкармливали солдатской кашей немецких ребятишек, которые выглядывали из подворотни. Мы им — давай, подходи, ком-ком! И они бегут с котелками да мисками.
Мирные жители к нам относились очень доброжелательно. После войны мы стояли на квартире у местных жителей в Австрии, потом в Германии, и немка-хозяйка меня сыном называла, а потом вернулся из нашего плена ее сын, и мы даже по чарке подняли вместе: я — за Советский Союз, а он — за Германию. После плена он половину русских слов уже понимал, да и я со школы немецкий не забыл».
Разведка боем
Но это было потом, уже после Победы — Виктор Салтыков был на военной службе в разных городах Германии, Австрии, Чехословакии и домой, в Дмитров, вернулся только в 1950-м. А 2 мая сорок пятого их танковая бригада получила приказ выдвинуться в Прагу на подмогу восставшим против немцев жителям чехословацкой столицы. Незабываемый 600-километровый переход через Судетские горы, особенно тяжелым и опасным оказался узкий перевал. «Дорога между скалой и пропастью — всего четыре метра шириной, и на спуске машина идет под крутым углом. Один из танков не вписался в поворот и сорвался в пропасть вместе с десантом на броне, так же разбился студебеккер с целым кузовом солдат… Тогда экипажам приказали выходить из танков, оставляя только водителя, уж если сорвется машина в пропасть, так погибнет один…»
К Праге подошли в ночь с 7 на 8 мая. Взвод в три танка, в котором воевал Салтыков, получил приказ провести разведку боем. То есть идешь в неизвестность живой мишенью для противника, чтобы рассекретить его боевые позиции. Разведка боем оказалась для немца настолько внезапной, что он ничего не смог «возразить», и танки без потерь прорвали немецкую оборону. А первой в Прагу ворвалась «тридцатьчетверка» Салтыкова, который был механиком у командира взвода. За ту разведку боем весь экипаж танка был награжден чехословацкими наградами, командир — орденом, а остальные медалями «За храбрость». Танкисты были удостоены звания почетного гражданина Праги.
«Тяжелых боев в Праге уже не было, после капитуляции немцы бежали, но еще не сдавалась дивизия СС и жестоко сопротивлялись власовцы. Вот мы их и добивали, а было это в районе города Мельник, в 30 км севернее Праги, здесь и закончилась для нас война — 12 мая 1945 года… — рассказывает Виктор Павлович. — Да вот, смотрите, сколько я навоевал».
На парадном пиджаке — один к одному два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны, медали «За отвагу», «За освобождение Праги», «За взятие Берлина» и много еще других наград — и боевых, и послевоенных.
Рыбинск. Почтовый ящик 30
Когда вернулся домой, в родной Дмитров, Виктор сразу пошел на завод — нужно было помогать большой семье, в которой еще пятеро младших братьев и сестер. Параллельно учился в вечерней школе, окончил десятый класс, поступил в Московский электротехнический техникум. В 1954-м получил диплом с отличием. По распределению Салтыкова направили в Рыбинск, на приборостроительный завод, или «почтовый ящик 30». Начал с простого инженера, без отрыва от производства получил высшее образование, вырос на заводе до главного конструктора, посвятив оборонному производству 37 лет своей жизни. Преподавал в авиационном техникуме…
Передо мной — маленький томик стихов Виктора Салтыкова в зеленой обложке, изданный в 2011 году. Про войну — на одном дыхании, просто, искренне, как в солдатском письме. Поэзией он увлекался еще в школе, в армии стал писать сам, печатался в армейских газетах. На фронте довелось встречаться с Константином Симоновым, Александром Безыменским, которые приезжали с выступлениями в часть, где служил боевой танкист. Уже в Рыбинске, в городском литературном объединении Виктор Павлович подружился с рыбинским поэтом Николаем Якушевым, не забыл и встречу со Львом Ошаниным.
Сколько раз рассказывал он о войне, сколько строк написал в неопубликованных тетрадях… А сейчас только махнул рукой — чего вы меня все расспрашиваете, кому это сегодня интересно…
Марина Морозова
***
А над Прагой встает рассвет,
И над городом раннее утро.
Все. Конец. И войны уже нет,
И росинки блестят перламутром.
Тишина. И не верится мне,
Что живой я. Сижу, улыбаюсь.
Не сгорел я в военном огне.
Повезло, по секрету признаюсь.
От усталости валит с ног.
Не поднимешь тяжелые руки.
Я поверить себе не мог,
Что закончены наши муки.
Боже мой! До чего хорошо!
И бои уже все позади.
Я дошел, я до Праги дошел.
Что там будет еще впереди?
А пока под веселый «наздар»
Я подброшен десятками рук.
Для меня жизнь, как Божий дар.
Ты прости меня, добрый друг,
Что до Праги ты не дошел,
Что убит и зарыт на чужбине,
Что расстрелян был танк в упор
В неказистой немецкой лощине.
А над городом ранний рассвет,
И стоят, отдыхая, танки.
Все. Конец. И войны больше нет.
Только мы, как птицы-подранки…
Разговор с внучкой
Говорит мне внучка: «Деда,
Ты на фронте воевал?
Я видала — в День Победы
Ты награды надевал.
А за что тебе их дали?
За хорошую войну?
Да, красивые медали.
Подарил бы мне одну».
Посадил я рядом внучку.
Фотографии достал.
Вместе с ней я детской ручкой
Фронтовой альбом листал.
И война опять со свистом
Ворвалась в мой мирный дом.
С фотокарточек танкисты
Говорят мне о былом.
И уставший, запыленный,
Я опять в кругу друзей,
В жизнь до одури влюбленный,
Переживший сто смертей.
Я смотрю, и тихо слезы
Скорбно падают из глаз.
Где-то шелестят березы…
Сколько не вернулось нас!
И притихла непоседа,
Нежно гладит желтый лист.
Посмотрела: «Деда, деда,
Ты ведь тоже был танкист!»
И, склонив ко мне головку,
Тихо шепчет мне она,
Как в военной обстановке:
«Плохо, деда, что война.
На войне всех убивают,
Даже маленьких детей».
«Дяди вот не понимают,
— Говорю в ответ я ей. —
Ты живи, расти спокойно.
Вас в обиду не дадим».
Мы опять, хотя и больно,
На войну вдвоем глядим…
Виктор Салтыков
