новости
15 мая 2014
Фатальность фантастики
Наконец-то и рыбинцы смогут увидеть долгожданный фильм Алексея Германа «ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ». Единственный показ проведёт киноклуб «Современник» 26 мая в ТРК «Эпицентр».
Традиционно новые работы представляют сами авторы. К сожалению, на сей раз фильм вышел на экран через год после смерти режиссёра. Поэтому мы предлагаем фрагменты одного из последних
интервью Алексея Германа:
— С «Трудно быть богом» мы запускались три раза. Первый сценарий делали с 1967 года с Борей Стругацким. Он получился неплохой по тем временам. Предполагалось, что главную роль будет играть Владимир Рецептер — хороший артист и интересный человек. Я как раз набирал группу…
А 21 августа 1968 года наши войска высадились в Чехословакии. Я тут же получил телеграмму от главного редактора студии, что сценарий закрыт. Спросил, почему. Он ответил: «Леша, забудь об этом. Навсегда. Помнишь, там какой-то черный орден высаживается на Арканаре?..»
Потом, как только пришел к власти Горбачев, я вдруг узнал, что снимается картина в Киеве, ее делает режиссер Петер Флейшман. Я пишу письмо Камшалову, министру кино: как же так? Он говорит: «Хорошо, мы тебе даем миллион, и снимай. Мы сравним, чья картина лучше, будет такой эксперимент».
И мы начали писать. Но в это время — Горбачев. Все ликует и поет, все зло побеждено! Это абсолютно не соответствовало даже возможности снимать про мрачное Средневековье и нашествие фашизма. И мы отказались.
— Сегодня, выходит, эта история снова стала актуальной?
— Да. Мне Путин вручал премию, и я ему сказал, что снимаю фильм «Трудно быть богом» и что самым заинтересованным зрителем должен быть он. Возникла в этом зале такая гробовая тишина — пока он не шевельнулся. Если говорить о политике, этот фильм — предостережение. Всем. И нам тоже.
— В чем главные отличия вашего фильма от романа Стругацких?
— Это картина о поисках выхода в мире — рубить, быть ласковым, наблюдать, помогать, как быть? Нет выхода, все оборачивается кровью, что герой ни сделает. Не хочешь убивать, хочешь быть добрым — будет вот так, почти никак. Хочешь убивать — реформы пойдут, но ты будешь страшным, кровавым человеком. Стругацким было проще: у них в романе коммунары с благополучной, счастливой, цивилизованной планеты Земля, люди, которые знают правду и знают как. А сейчас на Земле — какие там коммунары! Мы у себя не можем разобраться, в Чечне той же. Так вот, ученых герой ищет всю картину, не как у Стругацких — чтобы спасти, а чтобы они ему что-нибудь подсказали, что делать в этом мире. Чтобы этот ужас прекратить, когда книгочеев в нужниках топят.
— Теперешний Румата в исполнении Ярмольника — кто угодно, но уж точно не человек из светлого будущего.
— Румата — человек с современной Земли, он от нас прилетел. Он твой кореш. Даже были слова в сценарии о том, что «на Земле опять готовились к очередной войне, и всем было не до того». На Земле — психушки и тюрьмы, Земля полна идиотов. Румата ищет книгочея Будаха, потому что тот из этой среды и умный: вдруг сможет что-то подсказать? Ведь Румата может все — королевство изрубить может, как мы видим. Румата, впрочем, не бог, он играется.
— То есть средневековая притча напрямую связана с нашими днями?
— О-го-го, ее тема — наступление фашизма, что, мне кажется, грозит нашей родине. Потому что при фашизме наконец все делается ясно. Кого мочить, кого не мочить. У нас никогда по-хорошему не получается. Даже в конкретных вещах. Сколько себя помню, были статьи: «Овощи идут, тары нет». Всегда в России было два несчастья: ужасные неурожаи и огромные прекрасные урожаи. Между ними всегда и жили, никакой разницы не было.
— Я присутствовал на репетиции одной из сцен картины. В чем смысл такой тщательности, если речь идет о такой фантастической и условной картине?
— Это кайф непередаваемый — создать мир, быть автором мира, которого никогда не было. Для меня самое интересное в этом во всем — даже не проблема, а создание никогда не существовавшего мира, чтобы ты поверил, что этот мир есть и был, что он такой. Я, может быть, провалюсь, но хочу в себе все это сочинить, выдумать, чтобы появился трогательный мир, чем-то нас напоминающий, а чем-то отталкивающий. Мы собирали его в Чехии из семи или восьми замков — здесь это, здесь то, тут улочка, тут дворец королевский. Я с самого начала сказал: давайте попробуем снять кино с запахом. Снять Средние века через замочную скважину, как будто мы там пожили.
