Главное Темы 18 марта 2019 16:25

Нюта Федермессер: «Приезжайте туда. Помогите»

Нюта (Анна) Федермессер — учредитель благотворительного Фонда помощи хосписам «Вера». Руководитель Московского многопрофильного центра паллиативной помощи Департамента здравоохранения Москвы. Член Совета при правительстве Российской Федерации по вопросам попечительства в социальной сфере.

Недавно она побывала в Рыбинске, в психоневрологическом интернате на ул. Гагарина. И делится впечатлениями. Публикуем ее пост полностью.

Я поняла самый простой и быстрый способ распознавания «своих» среди коллег по работе. Свои — это те, кто в авгиевых конюшнях сразу закатывает рукава.

Если мы приходим в какое-то жуткое учреждение, где пахнет ссаньем и кислой капустой, где детей не знают по имени и где старухи с деменцией привязаны к койке нейлоновыми чулками, чтобы не дрыгались и памперс не срывали, а те, что ходят — закрыты в комнатах на крючок снаружи, чтобы не вышли, то я не могу просто тихо пройтись с чек-листом по палатам, а потом сесть в чистеньком кабинете главного врача и обсудить с ним качество оказываемой помощи.

Я сразу начинаю вертеть пациентов с боку на бок, отстукивать спины, мыть попы, поить обезвоженных стариков с ложечки, расчесывать спутанные волосы, расправлять складки на белье, проветривать комнаты и двигать поудобнее кровати-тумбочки-табуретки. «Свои» делают тоже самое. Они теряются по палатам и я вижу только, что они кормят, высаживают на стульчак, тапочки надевают или подушку поудобнее кладут, или ведут кого-то за руку к кровати от туалета.

В очередной ПНИ в городе Рыбинск я заходила уже настолько на взводе, что закатала рукава ещё на подъезде, в машине. Нас встретил директор, он суетился и говорил кому-то по телефону:
— Ну, честно, сам не знал, честное слово, ничего не знал, вот за 5 минут до приезда узнал, хорошо ещё, что я сам на работе, да вот только узнал, уж простите…

Ну, хорошо, думаю, не подготовился, сука. Оглянулась на «своих». Мол, закатываем рукава.

Мы вошли в начальственный кабинет и в десятый раз за эти дни рассказали директору и ещё одному высокому крупному сильному мужику (буйных, небось, вяжет) про то, зачем мы приехали: «Хотим посмотреть койки милосердия. Послушать, что, на ваш взгляд, нужно сделать, чтобы улучшить качество помощи пациентам с психическими расстройствами и умственной отсталостью, которые находятся в отделениях милосердия. Хотим подготовить вместе с экспертами программу развития паллиативной помощи для региона, согласовать ее с вашим Губернатором и с федеральным Минздравом, и потом обеспечить программу средствами федеральной субсидии. Чтобы Программа учитывала специфику именно этого субъекта, нам нужна помощь и советы людей, которые знают особенности работы на земле. Мы не проверка. Мы вам в помощь».

Доверия во взгляде после наших слов не прибавилось. Но и напряжения тоже.

Из кабинета пошли в палаты. Но в кабинете я успела удивиться всяким детским корявым рисункам на стенах и на полке. Причём рисунки были именно что детские, а не причесанные аккуратненькие шаблонные учительские, как это обычно бывает в таких учреждениях.
По дороге в отделение нам встретилась молодежь в уличной одежде. Разные молодые люди по степени инвалидности.
— А вы что, с ними гуляете?
— А что нельзя?
— Да нет, можно. Просто у вас тут никто больше не гуляет. Только летом.
— ???? Мы два раза в день гуляем обязательно, а как же иначе. А то они закиснут. Хоть по 15 минут. В любую погоду.

Идём дальше и открываем НЕЗАПЕРТУЮ дверь в отделение. Заходим в комнату, где на полу ковёр. Вокруг ковра лавочки и стулья. На них сидят мальчики и девочки. Вместе. Возраст разный. От 18 (это взрослый ПНИ) до…. не знаю…, ну все те, кто по интеллекту дети. Игорь Васильевич обращается ко всем по имени.

Тут в комнате что-то не так. С ходу не могу понять. Но что-то совсем не так, как везде. Пытаюсь сообразить.

— Кирюша, привет, привет, дорогой, не прилипай. Люблю, конечно, тебя тоже, да. Ой, Анна Константиновна, аккуратно, он активный очень, может ударить от эмоций. Девочки, Кирилла заберите.

Ищу глазами этих «девочек» — медсестер — и замечаю, что весь персонал одет НЕ В БЕЛУЮ ФОРМУ. Все в цветном. Они не пугают пациентов статусом и медициной. Здоровый парень в сером костюме оказался врачом, заведующим отделением. Он уже сидит на полу среди пациентов, которые все очень разные. А посреди ковра выгнувшись и запрокинув голову лежит и улыбается паренёк. Он пытается подвинуться на ковре и жутко радуется, когда ему это удается.

Обычно, такие пациенты находятся в больших палатах на 10-12 человек. Где койки стоят голова к голове, парами, как в группах детского сада. И пациенты такие лежат тихо, загруженные аминазином, который не даёт им шевелиться, накрытые простыней с головой, потому что даже простые движения и звуки вокруг вызывают у них в голове неконтролируемые страхи из-за тревожных галлюцинаций — результат длительного бесконтрольного приема психотропных препаратов.

Вот оно! Я поняла, что меня поразило и заставило молчать в недоумении. Они все не в палатах. И им можно быть разными. Они все в своей одежде. Да! Тут есть цвет и свет. Они все кто в красной кофте, кто в платье, кто в брюках, на ком-то кроссовки, на ком-то кроксы. У женщин и девочек есть волосы, прически и заколки. Это невероятно! Девушки с заколками в волосах в государственном ПНИ…

Мы пошли дальше, к самым тяжелым. Там было открыто окно. Там проветривали. Я говорю: не холодно? И врач быстрым привычным движением суёт руку под одеяло и щупает ноги и потом нос. Врач не брезгует дотронуться до тела пациента в ПНИ??

— Нет, тепленькие. Слабые они для прогулки. Но воздух то всем нужен. Щас закроем уже окно, не волнуйтесь.
Рядом мальчишка. При виде директора широко улыбается. Волосы влажные. Сохнут после купания.

— Как часто купаете?
— Да кого как. По настроению и по самочувствию. Но стараемся каждый день. Зубы вот не всем чистим. Они не любят. С такими плохими зубами больными мы их из детдомов получаем… Им больно все во рту. Недоумеваю…

В Рыбинском ПНИ не хватает волонтеров, чтобы работать с пациентами, социализировать их и общаться. Там не хватает людей из нашего мира. А местные творческие коллективы не готовы идти туда и выступать для пациентов бесплатно. Боятся. За деньги готовы. Видимо, не так страшно.

Игорь Васильевич приглашает и очень ждёт всех музыкантов, артистов, хор, всякую самодеятельность и творческие мастерские, клоунов, собак-терапевтов, тележку радостей. Приезжайте туда. Помогите. Он «свой». У него там жизнь. Для других. На всю оставшуюся жизнь

Из коридора к нам идет с валкером Марта. Ее заносит, но она чешет сама, старается, улыбается, молодец. Синявский рассказывает всю ее историю. Он знает все про каждого, кто живет на этаже.

Из другой палаты выглядывает на кресле мужик. В тёплых штанах и куртке. Грозно показывает на часы и говорит директору:

— Ты обещал мне, что пойдём курить в три. Щас уже три пятнадцать!

Синявский:
— Прости. Сейчас. Ну потерпи, видишь у меня гости. Сейчас закончу и сходим покурим.

Недоумеваю…
— Вы что им курить разрешаете?
— Ну, они же взрослые люди. Некоторых контролирую, чтобы не очень много. Но запретить я не могу.

Недоумеваю…

Мы снова проходим через общий холл.
— А это Катя. Она недавно у нас. Мы ее на ноги поставили. Она не ходила раньше. Кать, ко мне иди.
— А она давно у вас?
— Нет. Пару месяцев. Перевели после совершеннолетия из ДДИ. Ой, осторожно. Что-то вы Кириллу понравились. Кирюш, отойди. А, ты обниматься? Ну-ка, спроси разрешения. И не так. Аккуратно. Молодец.

Кириллу лет 20. Он улыбается, виснет на мне и называет мамой.
— Мама. Это редко. Вы его расположили, — и мне уже приятно, что Игорь Васильевич меня похвалил.

Дальше по коридору ползёт на четвереньках совершенно счастливый человек:
— Это собака, Лена. Она вот так любит ходить. Вы не пугайтесь. Это очень добрая собака.

Я не пугаюсь. Чего пугаться? Я радуюсь. А мы снова подходим к тяжелым. И я замечаю ещё одну невероятную нормальность. Тут койки милосердия не спрятаны в заднем крыле. Все тяжелые больные перемешаны со здоровыми. Ну, с условно здоровыми жителями ПНИ.

Господи, ну откуда он такой взялся? Синявский Игорь Васильевич. Должность свою занимает меньше двух лет. Он совершенно не такой, как все виденные мною прежде директора интернатов. Совсем не зашоренный, человечный, не боится спрашивать и признавать ошибки.

Оказывается, он был начмедом в колонии. И теперь его слова звучат иначе:

— Ну разве можно их не любить? Разве они виноваты, что родились другими? Они же ни в чем не виноваты. Надо просто помочь им жить.

Вот так. Отделение милосердия в доме интернате для умственно отсталых. Отделением милосердия в ПНИ города Рыбинска. Это место, где никому из нас ни секунды не было стыдно. Странное чувство для такого места: не стыдно. А это потому, что мы были среди равных. Других, иных, но равных.

Мы обнимались с Синявским перед отъездом. Я звала его в хоспис. Он меня — снова приехать к ним. В ПНИ. Мы свои.

И я вспомнила, как мама когда-то подружилась с одним начальником тюрьмы из Твери. Они расставались у входа в хоспис, и он говорит:
— Вера Васильевна, у вас в хосписе очень хорошо, но и вы приезжайте к нам в тюрьму. Вам понравится. У нас очень хорошо.

Мама захохотала:

— В тюрьме хорошо? Нет, уж лучше вы к нам, у нас в хосписе лучше.

Когда мы вышли к машине, на территории гуляли пациенты. Некоторые мужчины и женщины держались за руки. Они всего лишь гуляли вместе… Как мы… И я начала, наконец-то, реветь. От облегчения.

Нюта Федермессер