Проект «Голоса цеха 76» реализуется на средства гранта Президентского фонда культурных инициатив. Его итогом станет постановка документального спектакля, основанного на рассказах работниц рыбинских заводов и ярославской текстильной мануфактуры.
На этапе сбора материала команда записала десятки монологов тружениц. В пьесу по понятным причинам вошли не все. Впрочем, авторы изначально не хотели ограничиваться только спектаклем. На страницах нашей газеты мы будем рассказывать о том, какой ценой и в каких условиях ковались производственные рекорды середины ХХ века, чем жертвовали и чего добивались советские женщины.
Первая история рассказана стерженщицей Галиной Александровной Осетровой, которая полвека посвятила моторостроительному заводу в Рыбинске. В конце сороковых она девчонкой пришла в самый горячий, самый тяжелый 38-й цех – в литейку. Выросла до профессионала высокого класса, не раз брала на себя соцобязательства и перевыполняла план. За свою работу женщина награждена премией профсоюзов СССР.
— Родом я из Сонкова. Рядом, три часа ехать. Нас восемь детей у мамы было. Два брата и отец войну прошли. А мы, сестры и я, маленькие еще были. Сестры доучились до четвертого класса, а дальше их мама в школу не пустила – линию-то бомбили.
Вот спрашивают, как я вырвалась из деревни. В 1949 году мне исполнилось 16 лет. Брат позвал меня в Эстонию, чтобы там работать. Прописал в Нарве к своему приятелю, у него освобождалась комната. Приехала. Ни подруг, ни знакомых, никого! Кругом чужая речь, эстонцы к чужакам не очень относились: смотрят, что русская, боятся и дверь-то открыть. Я пробыла там две недели и уехала в Ленинград. Ни комнаты мне не надо, ничего мне не надо! Брат очень обиделся: «И пальто, что тебе купил, — говорит, – сожгу! И паспорт сожгу, дура!» – «Жги! – говорю, и поехала обратно в деревню.
Вернулась из Прибалтики, пошла в колхоз, приняла группу коров. А никого в деревне уже и нет – все подруги мои разбежались, уехали в Рыбинск. Они мне написали письмо: «Бросай коров, приезжай на стройку, будешь маляром!»
Я приехала. Но на стройку меня не взяли. Устроилась мороженым торговать. Как идут молодые парни, я окно закрывала, не торговала — стеснялась. А потом мне одна знакомая шепнула: «Иди на завод. Только в 38-й не ходи – это так страшно, самый тяжелый цех!»
Прихожу я на завод, а мне Куликов, начальник кадров, говорит: «Только в 38-й». Нет, не пойду. Две недели я выходила в завод – и все напрасно. Нет мест. Начальник цеха мне и говорит: «А почему в 38-й идти боитесь? Ведь хорошая работа!» Я спрашиваю: «А сколько заработки?» – «120-130». — «Ой! Так я миллионершей буду! А в деревне-то отработаешь – и ничего, никакой зарплаты».
Так я устроилась на моторостроительный завод.
В цехе подвели меня к одной работнице. А она матом: «Мы бежать отсюда хотим, а они к нам идут!» Но мастер у нас такой хороший был, говорит: «Не расстраивайся, Галя, я тебе на бункер буду песок возить и сам всему научу».
За две недели я научилась работать. И в первый месяц заработала 87 рублей. Купила себе туфельки белые за 25 рублей и костюмчик бордовый плиссированный – юбочку и кофточку. И за квартиру 5 рублей отдала. И думала – какая же я счастливая!
Начальство было очень хорошее. Я быстро освоилась, пошла в гору, меня оценили.
Женщины, как я, работали стерженщицами. Как процесс в литейке организован? Идет формовка, заливка, выбивка, а потом обрубка – и уже в трактор чистая деталь. Я на бункере работала, набивала детали. Изготовлю стержень, перевалю его в форму и дальше отправляю: по конвейеру идет деталь в сушильную камеру. При сушке фенол, сульфит выделяются. Грязь вдыхала, не без этого.
Мне делали бронхоскопию, так медсестры испугались, позвали врача. Врач на меня посмотрел: «А почему у вас чернота в легких? Курили много?» – «Что вы! Я папиросу в руках не держала. Я в литейке работаю». Инвалидность у меня первой группы. Семь операций было. Заработала.
Мы с девчонками в ночь работали, это была третья смена. А до работы ходили на танцы. Оттанцуем – и прямо в цех бежим до утра. Не опаздываем, нельзя, опоздание – это уже нарушение! Там все полностью до трусов снимаем, переодеваемся в рабочее.
Когда в вечернюю смену работаем, не танцуем – никак. Ну, конечно, лучше в ночь работать, а то ни на танцы, ни в кино.
Придем сначала в Лозовский сад, там все старые какие-то, старше нас. Уйдем в сквер, в сквере потанцуем-потанцуем – и опять в «Лозы».
Потом нашла себе жениха, познакомились на танцах в Лозовском. Он старше меня был на семь лет и уж ни с кем не давал гулять.
Поженились, расписались, пошли спать. Снял он костюм, а рубашка вся рваная. У меня хоть этот плиссированный костюмчик был, в нем потом замуж и выходила, а у него совсем ничего.
Жили мы в частном доме у Карякинского парка. У нас два стула было и матрас пружинный на полу вместо кровати. Потом уже мне дали общежитие семейное, а затем и квартиру.
Декрет закончился через два месяца. Я ни дня дополнительного не брала, пошла работать. Молоко сцеживала в бутылочки, а муж кормил, пока я работала. Как домой приходила – он на смену уходил.
Прибежала на обед, еду проглотила, как чайка, и побежала снова работать. Нас так и звали – чайками.
…38-й цех адом все называли, а я любила. Платили там хорошо. Есть у меня награда за труд – знак лауреата премии профсоюзов СССР. Вручали ее в Москве, в Кремле.
Проработала я до пенсии и еще десять лет после. Пока цех не сломали.
Гвозди бы делать из этих людей.
Ничего за свою жизнь не видела, кроме своего 38 цеха. И счастлива.
А сейчас…
а кто сказал, что счастлива была?
работала всю жизнь, а на выходе что? много поменялось в квартире с этих стульев и матраса?!
все на благо государству, только мы ему не нужны. жили в нищите, и помрем также — не видя жизни..
В аду 38,48 цехов мужики не выдерживали. 40 лет работать в таком аду,это далеко не каждый может выдержать.Был на орденоносном заводе цех 61,так в нём на четырех токарных полуавтоматах,женщина за смену обрабатывала 600 гильз втулок цилиндров за 250руб. Мужики там не работали,не выдерживали,женщины да.